Дитрих…
Странное у нас вышло знакомство. Мягко говоря, необычное.
Я возвращалась домой. Традиционно, выходя из лифта, свернула к маленькому балкончику на лестничной площадке: выкурить сигарету, глядя на город. И, открывая дверь, споткнулась о чьи-то ноги.
Вот тебе и здрасьте.
На балкончике лежал человек.
В первый момент я отметила только остекленевшие глаза и оскаленные зубы. Во второй – бледную кожу и судорожно сжатые кулаки.
«Вампир», - услужливо подсказал внутренний голос. «Помирает. Жратаньки хочет.»
Ехидный у меня внутренний голос. Паскуда редкостная. Тем не менее, некая часть моего внутреннего «я» прыгала и ходила на ушах: вампиры! Едрит-мадрид, они существуют!
«Ну ведьмы же существуют,» - напомнил внутренний голос.
Я воровато огляделась по сторонам и вцепилась в тяжелое тело. Несмотря на почти болезненную худобу, вампир оказался тяжеленным. Пыхтя и невнятно чертыхаясь, я втолкнула его в квартиру и швырнула на диван. Он не подавал признаков жизни. Те же неподвижные глаза, оскалены зубы, сжатые кулаки.
Поцыкав зубом, я отыскала в столе лезвие, и, зажмурившись, чиркнула по запястью. Виват добровольному донорству. Бей жидов, спасай вампиров.
А дальше была сцена в лучших традициях «Интервью с вампиром». Он вцепился в мое запястье, как утопающий в соломинку.
Первые две минуты я честно вытерпела. Потом деликатно попыталась отнять руку.
Проще было выдернуть ее из медвежьего капкана. Злобное рычание недвусмысленно намекнуло мне, что «оне-с еще трапезничть изволят». Но у меня в глазах уже весело прыгали темные точечки и я позволила себе настоять: рявкнув «Ты же лопнешь, деточка!», я с чувством треснула его по лбу свободной рукой, не особо надеясь, что это подействует.
Подействовало, надо же…
Вампир откинулся на спину и прикрыл глаза. Я видела, как всасывается в его кожу размазанная вокруг губ кровь.
Молчание затягивалось. Я вежливо выждала десять минут и деликатно потыкала пальцем в его плечо.
Он открыл глаза и уставился на меня с вежливым любопытством. А я – с невежливым – на него.
У него были интересные глаза. Сначала казалось, что они разноцветные. Но приглядевшись, становилось видно: у него разные зрачки. Правый – узкий, «с булавочную головку» и неподвижный. Левый – нормальный. Человеческий.
- А у тебя зрачки разные… - удивленно протянула я. Он моргнул.
- Детская травма. После удара в глаз кольцом-печаткой разные зрачки – меньшее из зол… Я Дитрих.
- Я Шолах. Ты жрать хочешь?
Кажется, он слегка опешил.
- В каком смысле?
- В прямом. Еда. Человеческая. Суп. Котлеты.
- Нет… Знаешь, я бы лучше поспал…
- Тогда вали в соседнюю комнату.
Вампир покладисто поднялся с дивана и вышел. Через несколько секунд я услышала, как с шуршанием сдвигаются занавески в соседней комнате и тихонько звенят пружины кровати.
Собственно… а что собственно? Дальше должна следовать какая-нибудь банальщина, типа «Вот так мы и познакомились», «так он и появился в моей жизни», «так узнала мама моего отца». Ну да. И познакомились, и появился.
Ярко-рыжая кукла с непроницаемым фарфоровым личиком и манерами прожженного трансвестита и повадками не то хорошего психотерапевта, не то законченного маньяка. Полный псих, короче.
Он мог часами неподвижно лежать на диване, свесив голову вниз, слушая музыку на своем новомодном плеере: браслет и две кнопки в ушах. Настолько неподвижно, что я периодически попинывала его, ибо дыхание он воспринимал как атавизм. То есть, грудь его не двигалась.
Точно так же он часами лежал в горячей ванной.
Иногда он танцевал по комнате. Молча. Беззвучно.
Иногда возился на кухне, потрясая меня немыслимыми деликатесами.
Но чаще просто лежал на диване, пока я часами ковырялась в компьютере, щелкала ножницами, раскраивая платья для своих многочисленных кукол, или рисовала с натуры.
И мне… мне было хорошо оттого, что он здесь.
Он приходил и уходил, когда хотел. Но чаще, открывая дверь квартиры ключом, я из прихожей видела аккуратно стоящие у стены черные ботинки, и сердце радостно замирало: он здесь. Значит, не придется бесцельно мыкаться по квартире, гадая, чем разбавить свое одиночество.
Я не спрашивала его, откуда он, чем занимается, и как вообще очутился на балконе. Я могла бы, конечно, все это узнать, ведьма, как-никак, и не из последних… но я находила в этом неведении прелесть. Щекочущую прелесть тайны. Всеведение не всегда благо. Поэтому я ограничивалась дурацкими вопросами.
- Дитрих, сколько тебе лет?
- Шестьсот тридцать восемь.
- Ни фигашеньки…
- Дитрих, а ты знаешь, что такое Филадельфийский эксперимент?
- А ты где это прочитала?
- Да вот, «Мечту на поражение» по Сталкеру перечитываю…
- А-а… Ну, Филадельфийский эксперимент – это эксперимент 1943-го по приданию невидимости крейсеру Элридж с помощью электромагнитных волн…
- Дитрих, а ты что, воздухом не дышишь?
- Дышу иногда. Чтобы люди не пугались.
- А солнечный свет, а чеснок, а распятие?
- Вранье. Суеверия.
- Дитрих, шпала рыжая, ноги убери, сесть негде!
А потом… потом я влюбилась по уши.
Как всегда.
Готова была смотреть часами, как он неподвижно лежит на диване. Бороться с искушением провести ладонью по узкой ступне с идеально вылепленными пальцами. Воспевать его слегка наползавшие друг на друга резцы. Пищать от умиления при виде родинки на шее – чуть пониже линии неровно остриженных, красно-рыжих волос. Таять от нежности, когда он недовольно надувал губу. И тискать его, тискать, как плюшевого медведя…
Наверное, все эти желания были написаны у меня на лбу – «Воооооот такими буквами», как сказал бы сэр Халли. Но я просто щелкала ножницами или кнопками клавиатуры, чаще, чем нужно, косясь на неподвижно лежащую на диване фигуру, или отодвигаясь к стене, когда приходило время спать – ибо он и не думал вставать с дивана. Просто раздевался и забирался под второе одеяло.
Он просто был рядом. Он просто был.
Не было у нас никакого секса. Да и не хотелось мне особо, если честно. Я бы лучше гладила его тело, целовала, запоминая каждую родинку, каждую веснушку и каждый шрамик. Но… стеснялась, дико. Как же, как же, таких, как я, у него, поди, в каждой дюжине по двенадцать было… И чего приходит, спрашивается?...
Только однажды, когда за окном стояла непроглядная вечерняя хмарь, а я, в темной квартире, приглушенно выла в подушку от одиночества и общей несчастности жизни, мне на плечо легла узкая, прохладная ладонь, настойчиво разворачивая. И я не удивилась. Просто прижалась к нему изо всех сил и заревела еще горше.
Он, спасибо ему, молчал. Просто гладил мои волосы, мокрые щеки, горячий лоб. И я успокоилась. Шмыгая носом, судорожно вздыхая, я цеплялась за его футболку, исходя молчаливым воплем: не уходи! Не оставляй…
Безумием было выпустить его, но пришлось-таки буквально за шкирку дотащить себя до ванной. Когда я вернулась в комнату, свет был погашен, диван разобран… я привычно завернулась в одеяло и отодвинулась к стене.
Он обнял меня и прижал к себе. Сам. Осторожно прикоснулся губами к губам. Успокаивающе гладил мою спину под футболкой, а я… тряслась, как схваченный за уши заяц, и все думал о всякой хренотени: что у него до меня была куча баб, что ему ни разу со мной не понравится, что я и целоваться-то толком не умею, мамочка дорогая, спаситеееее, насилуют!!! Но завораживающий ритм его прикосновений успокаивал. Я расслабилась, начала отвечать на его поцелуи, и далее, и далее… пока не сообразила, что он ничего не чувствует. Вот не чувствует, и все. Вампир. Успокаивает истерикующую, и, видимо, весьма небезразличную ему женщину. Просто потому что знает, как надо. И умеет это делать.
Это осознание вспышкой отдалось в моем мозгу. Я закусила губу: ах, так?! Ну ладно же… Ведьма я или нет? И построение и материализация конструкций «а-если-бы» - это такая ерунда, в сущности…
Поэтому я долбанула его эмоциями. Что бы ты чувствовал, если бы был просто мужчиной?
Ой..
Он замер на несколько секунд, напрягшись, казалось, каждой клеточкой тела, и… куда делась его бесстрастность?! Он стискивал меня, целовал, кусал мои руки, шею, плечи, всхлипывал, и, кажется, задыхался, заражая меня своим сумасшествием, я отвечала ему, наконец-то позволив себе все, о чем мечтала так долго: гладить, целовать, запоминать, и ни капельки не стесняться…
Под конец мы упали с дивана.
Стыдливо хихикая, юркнули под одеяло и прижались друг к другу. Уже не чужие. Не случайные. Едва не мурлыча от удовольствия, я перебирала пальцами его волосы, ощущая едва ли не кожей вертящийся у него на языке вопрос: « А что, у людей всегда так бывает?»
Не спросил.
Спросила я.
- Дитрих, а почему я… почему… ты вот… нуууу, у тебя же много женщин было наверное, да?
Уже заканчивая тираду, я на все корки ругала себя. Ну какого черта?!
Но он ответил. Так же бессвязно.
- Я не знаю… ты… ничего не просишь. Ни о чем не спрашиваешь… Ни к чему… не принуждаешь…
- То есть раньше принуждали?
(Воображение рисовало мне на диво пошлые картины. Видимо, сказывалось недавнее)
- Ну… да…
Я помолчала, соображая.
- Они, что… никто из них тебя не любил?!
Он долго молчал.
- Похоже на то…
Все понятно. Все стало на свои места. Шестисотлетний лощеный аристократ, ни слова попросту, ни жеста просто так, рядом со мной он отдыхал. Был собой. Чудиком. Фриком. И кто бы сказал, что мне это не нравится?
Собственно, ничего особенно не изменилось. Он все так же пролеживал мой диван и ванную. Читал мои книги, все, от Достоевского к Калугину и Крапивину. Только теперь я могла вырубить комп и плюхнуться рядом. И он мог, невообразимо изогнувшись через спинку дивана, обнять меня за талию. Вопросов я по-прежнему не задавала. Как и он мне.
Мир цвел яркими красками прикосновений, ощущений, и запахов. Каждодневных гаданий: здесь или не пришел?
Я не хотела заглядывать в будущее. Зачем?